он спрашивает: "почему?" - мне сложно ответить. никогда бы не подумала, ведь правда, для простых вопросов объяснение найти почему-то всегда сложнее всего. я воспитываю себя. я испытываю себя на прочность, все чаще и чаще, всевозможными способами, ежедневно. я хочу знать, мне важно знать, что я могу; из чего я. мне важно с каждым разом становиться все сильнее, бороться с собой, учиться управлять, запрещать, не позволять, сдерживать. это словно война, к цели которой я приближаюсь каждую минуту. это война, в которой день за днем из крайности в крайность. это история, которая становится все более опасной.
он говорит: "остановись, зачем это тебе нужно?" - а я только смеюсь и пожимаю плечами - что мне ему сказать, ну что мне ему сказать.

beirut - rhineland (heartland)

вся суть в том, что мне необходимо уходить и возвращаться. это как качели: ты стремительно летишь ввысь, едва держась; достигаешь желаемой отметки, какого-то пика, а потом опускаешься плавно. и вот этот момент наверху, на самой его вершине, когда замирает внутри и обрывается, этот момент - как раз то, что я всегда испытываю перед возвращением обратно, куда бы то ни было, к чему-то, к кому-то; не к прежнему, но к иному, обновленному. эта самая секунда важнее всех предыдущих пройденных. она предельно важна. она непреодолимо главнее всех слов. это как на гребне волны, на самом краю. это как маятник.

черт возьми, эти короткие мгновения перед возвращением - бесценны. это то, ради чего я готова сотни раз упасть.

этот человек - мои семнадцать. мои безрассудства и глупости, мои бессоные ночи и звездное небо. мои вечера на четырнадцатом этаже через пыльные чердаки, с расстеленым пледом на гладких листах крыш и смехом.
я - его истории, его смущение и взгляд из под ресниц. я - его музыка, клетчатые рубашки, его поезда и вокзалы, его летние рассветы у реки. так странно, мы все и ничто друг для друга, но мы связаны. один из нас всегда незримо там, где другой.
в который раз: ты меня спасаешь, даже если сам не знаешь об этом.

все эти слова и фразы нерассказанные, невыписанные, тысячами тысяч собираются, складываются; будто бы есть во мне какой-то невидимый подвал, в котором, должно быть, их скопилось уже количество невыразимое, неисчесляемое. и они перебродившие внутри, засахаренные, как вино, как мед. им нет конца; но что будет, если подвал этот однажды заполнится до отказа?